В одном из либеральных изданий довелось прочесть знаковую фразу: «британцы пишут свою историю, как свиток злодеяний». Что создатель и нам предлагал созодать. Это соответствующий, на самом деле, неминуемый для либералов, но весьма упаднический подход, который пробует скооперировать исследовательскую честность с полным недопониманием прогресса. История – как перечень, реестр злодеяний – делает злодея активным участником событий, актОром, а историка-аналитика – пассивным балластом, выносящим грозные, но справедливые (как он задумывается) приговоры «задним числом».
Добросовестный либерал отделяет себя (иногда комично-демонстративно) от шулеров, играющих ангажировано. Он не делает различия (в отличие от шулеров) меж Сталиным и Франко, Пиночетом. Не пробует, как почти все сейчас, вывести Гитлера в статус «жертв сталинизма». Он угрожает сухоньким профессорским кулачком бандеровским садистам (правда, тем с того ни горячо, ни холодно).
Добросовестный либерал старается быть беспристрастным («я против хоть какого насилия») – но крови на скальпеле доктора от крови на топоре маньяка он не различает. «А для чего её различать? Кровь – она и есть кровь…»
В итоге у него и выходит «история, как свиток злодеяний». Насильники были различные – но насиловали идиентично. Фактически, с таковым подходом историю можно закрыть и выкинуть в мусорное ведро – ибо для чего тогда она нужна? Если у этого «свитка злодеяний» нет ни конца, ни развития, если он однотипен, как предания африканских племён[1], для чего он?
Пытаясь возвеличивать исторических деятелей, которые в меньшей степени лично употребляли насилие, либеральная историография пришла в итоге к «культу лузеров». В «светлые» попадали фавориты, у каких ничего не вышло. Напротив, те фавориты, при которых страны достигали большего величия и расцвета – попадали в «тёмные», по аспекту используемого насилия. В итоге у либералов выходит, что «прогрессивный» фаворит непременно должен довести до социальной и геополитической катастрофы – а то они его не зачислят в «прогрессивные». Несложно узреть это по тем именам исторических лузеров, которых либералы более чтут.
+++
Почему у их так некрасиво выходит? По той обычной и тривиальной причине, что в их мнениях людская цивилизация лишена цели, начального целеполагания. А поэтому воспринимается как бесцельные блуждания человечьих масс, или по кругу, или хаотически (у различных либералов различные взоры на этот счёт). Что «снято»? «Снят» мотив восхождения, объективность прогресса, измеряемого по научной шкале в конкретных и твёрдых единицах. «Прогресс» у их становится оценочным личным понятием, воспринимается только как «то, что мне нравится», «то, что лично мне приятно».
А так как нет ни цели, ни восхождения, ни (раз отсутствует подъём) опасности падения – то всё и сводится к вопросцу личного насилия вождя. Был он «тишайший» — означает, был молодец. Был активен – означает, чудовище.
+++
Очевидно, при таком подходе неосуществим ни разумный взор вспять, ни разумный взор вперёд. Лишённая целей цивилизация лишается совместно с тем и «принципа историзма», на самом деле, производя в ранг «Добра» бездеятельность, недеяние, слабость и мягкотелость.
По сути, естественно, Добро – это не бездеятельность, а деятельность определённого рода. Её определяют цели и средства.
Принципиально осознавать их разницу.
Есть стратегические цели – а есть наличные средства.
Мы говорим про их:
— Доступные средства
— Достижимые цели.
Достижимое не есть доступное. Доступное – вот оно, тут и на данный момент, под рукою. Достижимое – то, что быть может когда-нибудь, в перспективе, быть может, и весьма далёкой, воплощено в жизнь. Оно быть может для определенной точки времени совсем труднодоступным.
Рационализм просит стремиться к принципиально-достижимым целям доступными сейчас средствами. В этом проявляется разумность поведения – когда всё либо доступно, либо хотя бы в перспективе доказуемо-достижимо.
Расхождение меж целями и средствами – это и есть способ историзма и общая теория цивилизации. Человек, соображающий историзм, не станет добиваться от старых людей современного осознания и современных ему эталонов. Но, понимая разницу с старыми людьми, он и не откинет их, как совсем, в принципе, чуждых.
Всё, что мы имеем сейчас – добыто трудом протцов и вчера.
Историзм подразумевает, что цель у людской цивилизации одна, и лишь средства, технические устройства изменяются со временем. Таковым образом, древнейшие люди пробовали (что несложно обосновать) воплотить своими, им доступными средствами, наши, и обще-универсальные, цели.
Устная литература связана с отсутствием письменности, рукописные книжки соединены с отсутствием книгопечатания, и т.п. Но ведь явны не только лишь различия, да и корневое сходство у литературы устной, рукописной, печатной, в конце концов, электрической. Носители изменяются, но неизменны пробы передать собственный опыт по эстафете, будущим поколениям, передать культуру.
Если этого не осознавать, то получится как у либерально-буржуазных историков: «история никуда не ведёт, ничему не учит, это набор случайностей и бессмыслиц» и т.п.
А почему у их «история никуда не ведёт»? Поэтому что идти туда, куда она ведёт – они не желают. А другого направления придумать не способен. Имеющееся у прогресса направление им не нравится. А другого у него не вырисовывается. Вот и выходит у их, что «история направления не имеет», а прогресс – «куча случаем изготовленных и случаем прижившихся открытий».
Так, к примеру, отрывается напрочь целеполагание христианской цивилизации от совокупы её технических достижений. Которые на самом-то деле, делались и внедрялись не попросту так, а для реализации начальных целей данной нам цивилизации! Поэтому в остальных местах и не делались, и не внедрялись…
Поэтому что там цели таковой поставлено не было.
Другими словами – сначала схема сборки, цель сборки агрегата – и лишь позже поиск частей, девайсов его деталей. У нас же почти все задумываются, что сначала люди набрали непонятно для чего кучу деталек, позже свинтили их, не зная для чего, а в итоге у их вышло радио, либо пароход, либо паровоз!
Европейцы, а конкретнее, христиане[2] – сначала захотели, условно говоря, коммунизма[3], позже сообразили, что им весьма многого для этого не хватает. И стали, что именуется, «добирать». Огромное количество поколений попорядку они собирали и накапливали технические способности – что, естественно, не могло осуществляться случаем, хаотически, да нигде, не считая Европы, и не производилось. На этот счёт увлекательны цитаты из знатного профессионала по Средневековью А. Доброхотова[4].
+++
Цивилизация есть упорядочивание человека – когда произвол вытесняется из поведения поступками примерного свойства. Примерное – не попросту похвала, любезность, а соответствие эталону, образцу.
Примерное поведение – следование образчикам.
И здесь основной вопросец – а каковы они, эти эталоны?!
Ведь не считая препядствия соответствия эталону – есть ещё и неувязка ясности, определённости эталона (догматизм, аксиоматика).
Соблазны похоти и соблазны неверия в смысл.
Это различные явления.
Одно дело – если разум расползается с чувством, чувствами, инстинктами био существа. При всем этом человек соображает различие меж ними, не смешивает и не спутывает хотимое с разумным.
Совершенно другое дело, если сознание оказалось в сумеречном и разорванном состоянии, если оно САМО В СЕБЕ утратило эталоны, образцы сверки – посчитав их глупыми.
Чувство похоти (грех беспомощности) и чувство бессмысленности (отказ от самого понятия о грехе) – базируются на различных основаниях, и по-разному разрушают мир и мышление человека.
При ощущении общей бессмысленности жизни – соблазн быстрее отсутствует, чем беспокоит, это быстрее пассивная капитуляция перед чужим злодеянием, нежели активная подготовка собственного. Если похоть базируется на том, что «охото», то бессмысленность, напротив, на том, что «ничего не охото».
К примеру, большая часть людей не участвовали в приватизации интенсивно, а просто не препятствовали её упырям, пассивно приняв хоть какой финал. Бесспорна связь меж таковым глухим безразличием – и русским школьно-казённым атеизмом. Когда Достоевский писал «если Бога нет, то всё позволено» — он не добавил, что позволено не только лишь для тебя, да и всем остальным. Не непременно самому втягиваться во зло – довольно, для торжества зла, просто не препятствовать ему, пропустить мимо.
Не колоритная гамма эмоций похоти, а конкретно чувство бессмысленности жизни – основной неприятель и основная опасность для людской цивилизации, для которой активная актуальная позиция (вычерпывающая энтропию) – просто нужна. Основное для торжества зла – это не огромное количество злодеев (которые мешали бы друг дружке, прохода не давали) – а огромное количество безразличных ко всему смертопоклонников, «добру и злу внимающих флегмантично». Нет такового дела у цивилизации, которое не подпало бы под «суету сует». Если одичавшая природа что-то базирует на инстинктах, не нуждающихся в разумном обосновании, то все дела цивилизации искусственны, и поэтому непременно должны быть обусловлены средствами разума. По другому будут проигнорированы исполнителями.
+++
Так как почти все спрашивают, что такое социализм, то скажем четкое научное определение: социализм есть правовое распределение, по закону и без произвола. С одной стороны, закон един для всех (принцип правового общества), с иной – он распространяется на сферу распределения вещественных благ.
Обобществление производства, общественная собственность на ресурсы – не является самоцелью. «Обобществить» все средства производства можно и свалив их в единую кучу на свалке – но что в этом прогрессивного?! Общественная собственность может существовать и в виде «ничейности», а в таком случае она не имеет никакого дела к научному социализму, зато является прологом гоббсовой «войны всех против всех». Раз она ничья – всякий претендует создать её своей.
Целью же, конечным итогом всего социалистического строительства в строго-научном смысле (исключая левацкие извращения) – является распространение норм одного для всех закона в сферу распределения и употребления.
Не быть может обычным общество, в каком нет нормы употребления, в каком вероятны получки бесконечно-большие и бесконечно-малые. Это общество аномально конкретно поэтому, что в нём отсутствует нормирование, рациональная оценка личного вклада. Оно ненормально, поэтому что в нём один человек оценивается безосновательно-высоко, а иной – беспричинно-низко.
Такое общество скопировало дела из звериного мира, с его насилием и беззаконием хищников и паразитов.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…
———————————————————————
[1] В XIX веке европейские этнографы, посещая африканские племена в глуби материка, стали записывать предания стариков-сказителей. Эти сказания в отсутствие письменности были памятью племени. Посчитав по поколениям персонажей сказаний, этнографы сообразили, что сказания уходят вглубь до XVI века. Но, хотя имена и поколения изменялись, сказания поражали своим однообразием. Различные вожди с различными именами – делали одни и те же дела, описываемые одними и теми же словами…
[2] Как пишет М.Горьковатый в «Жизни Клима Самгина», цитируя от лица священнослужителя: «То, что до этого, в древности, было во всеобщем употреблении всех людей, сделалось, силою и хитростию неких, скопляться в домах у их. Чтоб достигнуть размеренной праздности, некоторые люди должны были подвергнуть всех остальных рабству. И вот, собрали они в руки своя первопотребные для жизни вещи и землю также и начали ехидно воспользоваться ими, чтобы удовлетворить любостяжание свое и корысть свою. И составили для себя законы несправедливые, средством которых до этого денька защищают свое хищничество, действуя насилием и злобою». Подняв руку, вроде бы присягу принимая, он продолжал: — Сии слова неотразимой правды не я придумал, посреди их ни 1-го слова моего — нет. Сказаны и написаны они за тыщу 500 лет до нас, в четвертом веке по рождестве Христове, восхитительным мудрецом Лактанцием, папой христианской церкви. Прозван был этот Лактанций Цицероном от Христа. Слова его, мною произнесенные, написаны в сочинениях его, изданных в Санкт- Петербурге в тыща восемьсот 40 восьмом году, и цензурованы архимандритом Аввакумом. Сделалось быть — книжка, властями просмотренная…»
[3]Как пишет исследователь философии Данте А.Л. Доброхотов: «Увлекательная для нас веха — конец X в. Странноватая, но значимая фигура Оттона III… политический миф древности, возлагавший на Рим роль глобальной монархии, преобразовывался в средневековом сознании — равномерно и со значительными смысловыми колебаниями — в миф о справедливом и благочестивом глобальном государстве, которое вернуло бы разрушенный грехопадением мир на земле.
[4] …Тут мы сталкиваемся с… типом, который был попыткой синтеза и как такой оказывал мощное действие на культуру Запада прямо до начала XVII в. Идет речь о том варианте эсхатологии, который связан с хилиазмом — учением о тысячелетнем королевстве божием на земле. Это учение, в особенности пользующееся популярностью в еретических сектах, просочилось и в ортодоксальное сознание, сформировав новейший эталон: преображенный земной мир, который должен стать достойным воплощением духа. Таковым образом, мысль истории, со времен августиновской концепции «2-ух градов» ставшая принципиальной чертой христианского мировоззрения, дополнилась мечтой о королевстве справедливости и счастья, осуществленном на некое время в земных критериях. В рамках данной нам утопии заного зазвучали и старенькый миф о Риме, и каролингская мысль величавого христианского страны.