Фото отсюда
Ночь тиха. По тверди зыбучей…
Ночь тиха. По тверди зыбучей
Звезды южные дрожат.
Глаза Мамы с ухмылкой
В ясли тихие глядят.
Ни ушей, ни взоров излишних, —
Вот пропели петушки —
И за ангелами в вышних
Славят Бога пастухи.
Ясли тихо светят взгляду,
Озарен Марии лик.
Звездный хор к иному хору
Слухом трепетным приник, —
И над Ним пылает высоко
Та звезда дальних государств:
С ней несут царствуй Востока
Злато, смирну и ладан.
Афанасий Фет
Рождественская звезда
В прохладную пору в местности, обычной
быстрее к жаре, чем к холоду, к плоской
поверхности наиболее, чем к горе,
Малыш родился в пещере, чтобы мир спасти;
мело, как в пустыне может в зимнюю пору мести.
Ему все чудилось большущим:
грудь мамы, желтоватый пар
из воловьих ноздрей, волхвы Балтазар, Гаспар,
Мельхиор; их подарки, втащенные сюда.
Он был всего только точкой. И точкой была звезда.
Пристально, не мигая, через редчайшие облака,
на лежащего в яслях малыша издалека,
из глубины Вселенной, с другого ее конца,
звезда смотрела в пещеру. И это был взор Отца.
Иосиф Бродский
Рождественская звезда
Стояла зима.
Дул ветер из степи.
И холодно было Малышу в вертепе
На склоне холмика.
Его согревало дыханье вола.
Домашние животные
Стояли в пещере,
Над яслями теплая дымка плыла.
Доху отряхнув от постельной трухи
И зерен проса,
Смотрели с утеса
Спросонья в полночную даль пастухи.
Вдалеке было поле в снегу и погост,
Ограды, надгробья,
Оглобля в сугробе,
И небо над кладбищем, полное звезд.
А рядом, неизвестная перед тем,
Застенчивей плошки
В оконце сторожки
Мелькала звезда по пути в Вифлеем.
Она пламенела, как стог, в стороне
От неба и Бога,
Как блик поджога,
Как хутор в огне и пожар на гумне.
Она высилась пылающей скирдой
Травы и сена
Средь целой вселенной,
Встревоженной этою новейшей звездой.
Растущее зарево рдело над ней
И значило что-то,
И три звездочета
Торопились на клич необычных огней.
За ними везли на верблюдах дары.
И ослики в сбруе, один малорослей
Другого, шажками спускались с горы.
И странноватым виденьем будущей поры
Вставало вдалеке все пришедшее опосля.
Все мысли веков, все мечты, все миры,
Все будущее галерей и музеев,
Все шалости фей, все дела чародеев,
Все елки на свете, все сны ребятни.
Весь трепет затепленных свечек, все цепи,
Все великолепье цветной мишуры…
…Все злей и свирепей дул ветер из степи…
…Все яблоки, все золотые шары.
Часть пруда скрывали вершины ольхи,
Но часть было видно непревзойденно отсюда
Через гнезда грачей и деревьев верхи.
Как шли вдоль плотины ишаки и верблюды,
Могли отлично рассмотреть пастухи.
— Пойдемте со всеми, поклонимся чуду, —
Произнесли они, запахнув кожухи.
От шарканья по снегу сделалось горячо.
По броской поляне листами слюды
Вели за хибарку босоногие следы.
На эти следы, как на пламя огарка,
Ворчали овчарки при свете звезды.
Морозная ночь походила на сказку,
И кто-то с навьюженной снежной гряды
Всегда незримо заходил в их ряды.
Собаки брели, озираясь с опаской,
И жались к подпаску, и ожидали неудачи.
По той же дороге, чрез эту же местность
Шло несколько ангелов в гуще толпы.
Незримыми делала их бестелесность,
Но шаг оставлял отпечаток стопы.
У камня толпилась орава народу.
Светало. Означились кедров стволы.
—А кто вы такие? — спросила Мария.
— Мы племя пастушье и неба послы,
Пришли вознести для вас обоим хвалы.
— Всем совместно недозволено. Подождите у входа.
Средь сероватой, как пепел, предутренней темноты
Топтались погонщики и овцеводы,
Бранились со наездниками пешеходы,
У выдолбленной водопойной колоды
Ревели верблюды, лягались ишаки.
Светало. Рассвет, как пылинки золы,
Крайние звезды сметал с небосклона.
И лишь волхвов из несметного сброда
Впустила Мария в отверстье горы.
Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба,
Как месяца луч в углубленье дупла.
Ему подменяли овчинную шубу
Ослиные губки и ноздри вола.
Стояли в тени, будто бы в сумраке хлева,
Шептались, чуть подбирая слова.
Вдруг кто-то в потемках, мало влево
От яслей рукою отодвинул волхва,
И тот обернулся: с порога на Деву,
Как гостья, смотрела звезда Рождества.
Борис Пастернак
Крошку-ангела в сочельник
Крошку-ангела в сочельник
Бог на землю посылал:
“Как пойдешь ты через ельник,
— Он с улыбкою произнес, —
Елку срубишь, и малютке
Самой хорошей на земле,
Самой нежной и проницательной
Дай, как память обо Мне”.
И смутился ангел-крошка:
“Но кому же мне дать?
Как выяснить, на ком из детей
Будет Божья благодать?”
“Сам узреешь”, — Бог дал ответ.
И небесный гость начал двигаться.
Месяц встал уж, путь был светел
И в большой город вел.
Везде торжественные речи,
Везде счастье детей ожидает…
Вскинув елочку на плечи,
Ангел с радостью идет…
Загляните в окна сами, —
Там огромное торжество!
Елки сияют огнями,
Как бывает в Рождество.
И из дома в дом поспешно
Ангел стал перебегать,
Чтобы выяснить, кому он должен
Елку Божью подарить.
И красивых и послушливых
Много лицезрел он малышей. –
Все при виде божьей елки,
Все забыв, тянулись к ней.
Кто орет: “Я елки стою!”
Кто корит за то его:
“Не сравнишься ты со мною,
Я добрее твоего!”
“Нет, я елочки достойна
И достойнее остальных!”
Ангел слушает расслабленно,
Озирая с грустью их.
Все кичатся друг пред другом,
Любой хвалит сам себя,
На конкурента с испугом
Либо с завистью смотря.
И на улицу, понурясь,
Ангел вышел… “Боже мой!
Обучи, кому бы мог я
Дар дать неоценимый Твой!”
И на улице встречает
Ангел крошку, — он стоит,
Елку Божью озирает, —
И экстазом взгляд пылает.
Елка! Елочка! – захлопал
Он в ладоши. – Жалко, что я
Данной елки не достоин
И она не для меня…
Но снеси ее сестренке,
Что лежит у нас больна.
Сделай ей такую удовлетворенность, —
Стоит елочки она!
Пусть не плачется зря!”
Мальчишка ангелу прошептал.
И с ухмылкой ангел ясный
Елку крошке протянул.
Тогда и каким-то чудом
С неба звезды сорвались
И, сверкая изумрудом,
В ветки елочки впились.
Елка искрится и блещет, —
Ей небесный знак дан;
И экзальтированно трепещет
Изумленный мальчуган…
И, любовь узнав такую,
Ангел, тронутый до слез,
Богу весточку благую,
Как неоценимый дар, принес.
Фёдор Достоевский